ЖД - Страница 199

199

– Что тебе видней? Что ты знаешь?

– Ты знаешь свое, а я свое. Нельзя тебе родить. От кого другого, потом, как хочешь, – от него нельзя.

– Если его сейчас вытравить, я никогда потом не рожу.

– Ну, не ври. Эти-то вещи вы умеете.

– Больше того, что человек может, никто не умеет. Хватит, я тебе говорю. Или ты меня убьешь, или я рожу.

– Да тебя-то мне зачем убивать? – усмехнулся Гуров. – Я не тебя убью. Где ж видано – своих-то. Я северянина твоего убью.

Он рассчитывал поразить ее этим, но либо она очень хорошо владела собой (сильные волки из древних сибирских родов умеют прятать чувства), либо ей и в самом деле ничто уже не было важно, кроме судьбы ее ребенка.

– Где ты его найдешь-то, – сказала она спокойно.

– Ладно, не дури, я знаю, что он с тобой.

– Был со мной, весь вышел, – сказала Аша. – Он к южанам побежал, у них будет убежища просить. Свои-то ему не простят.

– Так его и южане не возьмут.

– Пока взяли. Для телевизора снимали, как каялся. Он к ним пойдет, а я дальше.

– Куда?

– Мне мои сказали, в Дегунине, что пусть уйду.

– Не ври! – прикрикнул Гуров. – Не могли они тебе такого сказать. Им-то откуда знать, они не сторожа!

– Ничего, тоже волки.

– Не всякий волк знает! Ты что ж думаешь, уйдешь, родишь, ничего не будет?

– Если и будет, то не от меня. Земля встала, говорю тебе.

– Ну вот что, – сказал Гуров. – Встала земля, не встала – спорить не буду с тобой. Но если встала – значит, сама понимаешь: далеко зашло. Пугать не буду, вижу, ты не пугливая. Но подумай хоть раз: тебе что ж, никого не жалко?

– Кого тут жалеть? Северян с южанами?

– Дегунино жалеть. Баб, мужиков.

– Баб-то? Это которые всем огурчика предлагают, кто ни войди? Мужиков, которые дорогу строят, по кольцу ездить? Что жалеть? Ты сам жалеешь?

– Жалею, – сказал Гуров.

– А я не жалею. Темно живем, света не видим, сами как трава. Не хочу больше.

– А, – кивнул Гуров. – Ну, тогда понятно. Надоело, значит?

– Давно надоело. Всем надоело. Сколько можно? Конца не видно.

– Будет конец, – сказал Гуров. – Дождешься.

– Может, и дождусь.

Это было сказано без вызова, очень тихо, но очень твердо.

– Да тогда ведь и ребенку твоему конец, – так же тихо сказал Гуров. За деревней, в поле, грохнуло. Явно танки, понял инспектор. Смотри ты, как все серьезно. Северяне свои давно продали, а у этих осталось еще. Грамотные ребята, никого не пожалеют.

– Ребенка я заберу, – сказала она. – Мы уйдем, не бойся, сторож.

– Не уйдешь.

– Уйду. Я слово знаю.

– Таких слов, какие я знаю, ты и слыхом не слыхивала.

– Что, спробуем? – сказала она.

– Поиграть захотелось?

– Зачем поиграть. Я так сказать могу, что будет мне дорога отсюда до самых гор, и уйду.

– Смотри, землю разбудишь.

– Земля и так проснулась.

Именно при этих ее словах в трех километрах от избы земля расступилась перед хазарским отрядом – двух батальонов как не было, выплюнулись за двадцать верст.

Не сказать, чтобы Гуров ничего не чувствовал. Он чувствовал, и даже очень, – но на то нам и воля, чтобы держать себя в руках. Сильна девочка, подумал он, сильна, и зря я недооценил ее. Сибирь есть Сибирь. Надо кончать с этим делом, и быстро. Последняя попытка, и довольно. Пока еще в ней говорит только ее собственная сила, но будет час – и добавится сила ребенка, что растет с каждым днем, с каждой минутой.

– Землю-то не жалко тебе? – сказал он. – Мертвое место здесь будет, пустое место.

– Землю жалко, – сказала она и заплакала. Но и в слезах ее Гуров не почувствовал слабости – и понял, что не сдвинул ее ни на шаг.

– Эх, – сказал он горько, – не так бы нам встретиться, волчица. Мы с тобой могли бы неплохие дела делать…

– Не могли бы, – ответила Аша. – Не хочу твои дела делать, не хочу одних зверей на других натравливать. Не хочу длить. Сама не буду и тебе не дам.

– Ну, смотри, – сказал Гуров. – Защищать тебя некому. Тетка твоя ушла, я знаю. Я за Дегунином слежу.

Аша молча кивнула.

Гуров знал, что не отступит, и знал, что деваться им обоим некуда. Она была девушка серьезная и ставила его перед выбором с решительностью умной волчицы: хочешь спасать свой мир – убивай меня, сама не поддамся. Пистолет был при нем. Страшно сказать, он никогда еще не стрелял в людей.

7

Плоскорылов ворвался в избу именно в этот момент. Он не мог упустить случая: Гуров должен был видеть, что капитан-иерей сражается в первых рядах.

– Инспектор! – крикнул он, размахивая гранатой. – Вы в опасности?

Гуров окинул его таким взглядом, что более впечатлительный персонаж растаял бы в воздухе.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он тихо.

– Вашу жизнь, инспектор… спасаю вашу жизнь… вы в опасности… кругом ЖД…

– Пошел на х…! – заорал Гуров, и западный ветер пролетел по Дегунину тяжелой холодной птицей.

– Инспектор… – попятился Плоскорылов. Он и вышел бы из комнаты, но сзади его вдруг похлопали по плечу.

– Тихо, тихо, капитан. Не спешите. Поговорим. Это был Эверштейн, взявшийся непонятно откуда.

– Ба, Гурион! – воскликнул он. – Какая встреча! Контрразведка и тут впереди. Но уж этого вы не трогайте, не трогайте. Этот – мой.

Плоскорылов дрожал и покрывался крупным потом.

– Как это вы его выцепили? – без умолку трещал Эверштейн. – Я и мечтать не мог о такой удаче. Ну, думаю, этот-то мне никогда не дастся! Я ведь могу добраться только до тех, кто в бою, а патриотические мыслители всегда в обозе. Много, много про него наслышан. И как он при пытках любил присутствовать, и пленных расстреливал, и своих мог… Колоритнейший персонаж! Да, Плоскорылов, гранатку-то отдайте. Отдайте, нечего. Все равно не взорвется. Во-первых, не умеете, а во-вторых, небоевая.

199